Понятие национального бренда в обстоятельствах сегодняшнего обсуждения допустимо определить как универсальный принцип культуры. Таким общим принципом можно считать, например, «Американскую мечту», подразумевающую набор представлений, формирующих эталон для организации массового культурного сознания.
Проще говоря, речь заходит об идеале. О некоем культурном идеале, способном воодушевить людей одной культуры и одной исторической судьбы. В нашем обществе наблюдается общий разброд по этому вопросу. Идеал вроде бы потерян. И возникает даже вопрос: а был ли он? «Был ли мальчик?». Ток-шоу, посвященные выявлению четкой русской идеи длятся часами, но всё, в лучшем случае, упирается в призыв определить дискурс. Понять такой призыв в общем-то невозможно, по крайней мере, очень затруднительно, но — хотя бы остается хорошая мина при не самой лучшей игре. Нависает пугающая двусмысленность. Вспоминаются Достоевский, а то вдруг Александр Зиновьев. Вспоминаются на повестке вопроса: «Есть ли он у нас вообще, общий, универсальный культурный идеал?».
Надо признать, что идеал есть. Причем не какой-то, ударивший громом среди ясного неба, а тот самый, знакомый нам всем с детства. Этот идеал — Иван-Царевич, а в динамике — Иванушка-дурачок, преображающийся в Ивана-Царевича, причем преображающийся перманентно. Это наш идеал, это наш герой.
Хочу сразу предостеречь от понимания моих слов в смысле какой-либо стилизации, сказовости или прямолинейной сказочности.
Суть в том, что наш Иван-Царевич это именно нравственный, волевой и мировоззренческий принцип. Повторяю, это наш герой. Достоевский явил его в образе Князя Мышкина. В Мышкине раскручивается постоянная инверсия Дурачка и Царевича (неслучайно он именно — князь). В «Бесах» Петр Верховенский мечтает предъявить народу Ставрогина как Ивана-Царевича.
Позволю себе заявить, что, может быть, не сам В.И. Ленин, но Ленин как глобальный кумир как раз и получил проекцию этой чаемой сказочности. Некоторая дурашливость, дефекты речи и одновременно — золотистый ореол сверхъестественной дерзости. В зловещем искажении, конечно. Идеал возможен в искажении, на что и рассчитывал Петенька Верховенский.
Другой ракурс. Юрий Гагарин полностью соответствовал образу нашего главного сказочного героя без всякого искажения. И — уже кометы в таком контексте воспринимаются как Жар-птицы, а за звездами угадывается Царевна-Лебедь.
И все же характеризуют универсальность этого образа не столько прямые сказочные визуальные и сюжетные параллели, сколько сама структура его личности, его нравственное наполнение, его духовная палитра.
Очарованность, простоватая задумчивая улыбка, наивное лукавство вдруг оборачивается в этом образе подвигом, настоящим поступком, дивной мудростью, избранной красотой.
Эпохальные герои советского кинематографа почти всегда соответствуют этому идеалу. Павел Кадочников играет в «Иване Грозном» Эйзенштейна дурачка, а в «Подвиге разведчика» разведчика-героя. Эти два и другие образы актера неразрывно сплетены в знаковое явление нашей культуры — Павел Кадочников. Примеров множество. Николай Караченцов в киноверсии пьесы Вампилова «Старший сын» является сначала каким-то маргиналом. Но к концу фильма преображается в мудрого Старшего сына. Олег Даль играл Иванушку-дурачка, но был одновременно и Иваном-Царевичем в разнообразных вариациях. Скажем, в фильме «Отпуск в сентябре» он играет Зилова — падшего Ивана-Царевича. В нем сквозит еще чудо, но он — пал. Хотя зритель не устает надеяться на возвращение этого чуда. В фильме «Служили два товарища» дана карнавальная пара: глуповатый прямолинейный герой Ролана Быкова и Некрасов (Олег Янковский) — дивный Иван-Царевич. Пара эта составляет единство. Приключения продолжаются в другой ленте: Некрасов становится Бароном Мюнхгаузеном.
Литературные персонажи: Василий Теркин, шукшинские чудаки, Венечка из «Москвы-Петушков» и т. д., и т. д. — в совершенно различных ракурсах, но — соответствуют заявленному здесь герою.
Есть и вереница женских образов, ему отвечающих. Инна Гулая в фильме «Когда деревья были большими», Инна Чурикова в картине «Начало», где ее Паша Строгонова — и понукаемая уездная юродивая и одновременно великая Жанна д’Арк.
Когда я по ходу работы над своими книгами замечаю в персонажах, особенно в главных, эти черты я — доволен, потому что это для русского искусства — естественно.
Что же привело к кризису исконного образа? Мне думается, официоз и цензура, накрывшие его особенно после Оттепели. Герой был отчужден. Отсюда и Зилов, отсюда мотив потерянного поколения.
Сейчас проклевываются знакомые нотки в ролях Александра Домогарова, Сергея Безрукова. Однако главенствует что-то другое. То, в контексте чего и говорят о культурном кризисе и утрате национальной идеи.
Выход здесь — осмысление. Необходимо осмыслить нашего героя, увидеть его друг в друге и приветствовать его во всех жанрах искусства.