Игорь-Лыжник
Игорь Васильевич Лотарев выбирал псевдоним из двух, предложенных трепетной Музой Константина Фофанова (того самого, который написал роковые для Кисы Воробьянинова строки: «Это май-баловник, это май-чародей веет свежим своим опахалом»): Северянин и Лыжник. Так Фофанов назвал Лотарева в обращенном к нему стихотворении. Был выбран, конечно, «Северянин», хотя честнее, интимнее, — «Лыжник». И не в том смысле, какой много позднее блистательный литературовед Евгений Лебедев выразил в поэтическом экспромте: «Шкандыбают лыжники, …… звеня…» И даже не в том сладостно-молодежном смысле ранней советской оттепели: «А снег идет, а снег идет, и всё мерцает и плывет…» И уж во всяком случае, не в смысле коллективного здоровья трудящихся среди брежневских сугробных застоев (что, впрочем, Е. Лебедев и выразил). А в аспекте радостного одиночества, так свойственного поэзии Северянина, в аспекте белоснежной царственности смерти, сквозь которую снегирево проклевывается ликующая жизнь.
О лыжный спорт! я воспою ли
Твою всю удаль, страсть и воль?
Мне в марте знойно, как в июне!
Лист чуется сквозь веток голь!
И бодро двигая боками,
Снег лыжей хлопаю плашмя
И всё машу, машу руками,
Как будто крыльями двумя!..
(«На лыжах», 1918)
А между тем, не все так радужно и бодро было в судьбе поэта. Речь не о том, что — жизнь тяжела: она настолько же тяжела, насколько и легка, ровно настолько, в этом ее упование и бескорыстный пафос, — а в том, что у Северянина была весьма своеобразная планида, эстрадно-фатальная и предосудительная. Самые передовые умы современности признавали его настоящим поэтом и одновременно предикатом манерной пошлости. Федор Сологуб писал о нем: «Восходит новая звезда» (не как нынче на «Фабрике звезд», тогда звезды иначе восходили), а Маяковский сравнивал удлиненное лицо Северянина с «ликерной рюмкой». Публика короновала его как «Короля поэтов», а в трамвае…
А в трамвае, на линии, где кондуктором работал выдающийся русский писатель Константин Паустовский, по свидетельству последнего, его зло высмеяли. Высмеяли за глаза, в спину, когда поэт высадился; пока поэт ехал, причем, никого не трогая, ни на кого не глядя, одетый по погоде, в глухозастегнутое пальто и черную шляпу, — копили негодование, а когда поэт вышел, выплеснули: обзывали его «актером погорелого театра» и «фон-бароном». За что? Они ведь понятия не имели, что это знаменитый поэт, и сам Паустовский его не узнал (потом, на поэтическом вечере в Политехе опознал своего пассажира).
А и прославившая его брань Льва Толстого, который ругался в его адрес его же строками:
Вонзите штопор в упругость пробки, —
И взоры женщин не будут робки!..
(«Хабанера II», 1909)?
И что — бежать из дыры под номером 13 на Подъяческой, от людского гнета и талантливой любви к людям, схватившись за голову, не разбирая дороги? Многие бежали, тот же обожаемый друг и обоготворенный учитель Константин Фофанов; но там, на отшибе, есть такой кабак, такая угарная избушка на курьих ножках, за которой мир обрывается и начинается царство вздыхающих теней, а взоры все же остаются робкими. Фофанов и загостился у Яги, как Иванушка-царевич; и был там
…властью виноградного порока
Царь превращен в безвольного раба.
(«Фофанов», 1926)
Оттого много лучше и краше встать на лыжи и пустится в лес, или завалится в моторное ландо вместе с бутончатой и кроткой Зизи, или покусится (лишь словом!) на качалку грезэтки, властилинши планеты голубых антилоп, или хотя бы забиться в будуар к тоскующей нарумяненной Нелли, где брюссельское кружево… на платке из фланели!.. Или отправится на рыбалку.
Мы ловили весь день окуней на лесистых озерах,
От зари до зари. Село солнце. Поднялся туман.
Утомились глаза, поплавки возникали в которых
На пути к леснику, чью избушку окутала тьма.
(«У лесника», 1927)
Игорь Северянин уехал в Эстонию в 1918 году, отсоединилась же она от Советов в 1920-ом. Северянин никогда не признавал себя эмигрантом, называл себя — дачником. Пишущим при свете керосиновой лампы, дачником, лыжником, Королем поэтов, гением…
Известный пародист Александр Иванов (ведущий телепередачи «Вокруг смеха») в своем проникновенном эссе о Северянине писал: «Невероятно, но Северянина и сегодня нередко воспринимают как бы наоборот, в красоте видят красивость, в глубине мелкость, в неповторимой северянинской иронии — лишь самолюбование и кокетство…» Да, верно подмечено. Что до иронии, то сам Северянин свою иронию очень хорошо понимал, а понимать свою иронию — великое искусство.
Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя
Над всей первéнстувующей планетой…
Он в каждой песне, им от сердца спетой,
Иронизирующее дитя.
(«Игорь-Северянин», 1926)
—————————
Разумеется, напрашивается концовка и для этой статьи из знаменитых «Классических роз»:
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб…
Но мы остановимся на другой строке, о любви:
Что море нам! Нас разделяют люди…