Мы летим в нашем «Омнибусе» уже… Хороший вопрос — сколько. Сказать: всю жизнь? Будет мало. Всю жизнь — само собой. И родители наши летели всю жизнь. Бабушки и дедушки вылетели с родной планеты малышами. Прадедушки и прабабушки уносили с нее ноги. Бежали от революции. Что такое революция, мы не знаем, мы вообще мало что знаем. То, что бабушки с дедушками смутно, или более-менее ясно, помнили и рассказали нам, мы усвоили урывками и отвлеченно. База данных о нашей планете слетела в юности у мам и пап во время очередного кутежа. Они тогда думали, что запой это выход. И кто-то из них случайно, или нарочно, в нелепом желании порвать с прошлым, базу удалил.
Но они хотя бы знали, что такое праздник. Мы уже не очень. Мы подражаем им чисто внешне, так же смеемся и поем, говорим о мирах, тем более что о мирах знаем не понаслышке. Но чего-то главного в наших суррогатных праздниках не хватает, чего-то основного. Мой папа объяснял это тем, что — в празднике необходим верх и низ, потому что праздник всё переворачивает с ног на голову, а мы, молодое поколение из семи человек, ничего не переворачиваем с ног на голову, а притягиваем разве что за уши, но мы в этом не виноваты, потому что в космосе нет верха и низа, а наш обшарпанный «Омнибус» — наша мера всех вещей.
Я, например, жену свою люблю… Но, как знать, если б я выбирал не из трех девушек, а из миллиона, я бы ее ли выбрал? Иногда закрадываются сомнения. Иногда сомнения отпадают. Но иногда мне вздорно кажется, что ходит по той планете, с которой мы улетели и которую мы ищем, другая, с распущенными волосами, она не поднимает глаз, потому что отчаялась их поднимать, и надо встать перед ней на колени, чтобы она тебя заметила. Это всё, наверное, бредни. Хотя мы, новое поколение «Омнибуса», не различаем, где у нас бредни, где нет. Мы ведь с рождения живем в выдуманном мире, в поиске нашей голубой, а может быть и розовой, точно не помним, планеты.
База у нас полетела, но осталась кое-какая библиотека. Правда, ни в одной книге нет ни одной фотографии. В альбомах на картинах нарисована наша планета, но всякий раз по-разному, прекрасно, но — по-разному. Я бы хотел устроиться в мире Леонардо да Винчи, мой брат в мире Рубенса, таких мощных полнотелых женщин в нашем экипаже нет, а он мечтает о такой, хотя верен своей щуплой жене. Моя жена мечтает о ветреном и туманном мире Коре, хотя имеет представление лишь о звездных ветрах и газовой космической туманности. Мама любит Рембрандта; тут я ее не очень понимаю — ведь это темный, бурый мир, и только незнакомые и одновременно родные с детства человеческие лица тускло светятся в нем. Папа мой сам был художником, рисовал наши портреты и космические пейзажи. У папы кончились краски, он и не писал почти в последнее время в страхе, что краски кончатся, и они все-таки кончились. Папа стал очень рассеянным, столь рассеянным, что однажды по рассеянности вышел в космос во время метеоритного дождя. Ну и, сами понимаете. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но похоже люди и умирают по рассеянности.
Напрямую с землей нас роднят куры и козы. Хотя бабушка говорила, что на земле они не такие, что это специально выведенные породы. Садик и огородик тоже отличаются от земных.
«Омнибус» наш молодчага. Когда вылетели, он был последним словом техники, его называли еще Perpetuum mobile. Питается он внешней радиацией и светом звезд, всю влагу на корабле собирает до последней капли и возвращает ее чистой в меру минерализованной водой. Да, славный наш «Омнибус»! Но ведь и ему когда-нибудь придет конец, и он когда-нибудь сломается. Поэтому нам надо найти нашу планету во что бы это ни стало.
Мы заблудились в космосе. Наш «Омнибус» имеет способность перелистывать галактики, как страницы книги. Говорят в нашей общине, что раньше люди ломали голову, как можно преодолеть миллиарды километров, планировали столетние экспедиции. Мы же так долго летим не потому, что наша цель далека, а потому что наша цель — вернуться, но мы — заблудились. А перенырнуть в другую галактику оказалось делом очень простым. Грубо говоря, наш «Омнибус» очень резко меняет цвет. Но настолько резко, что проваливается в образовавшуюся между цветами прореху в измерение другой галактики. Также он может скользить по просторам одной галактики, как по ледяной горке. Что такое ледяная горка, я толком не знаю, дедушка говорил, что она похожа на хвост кометы. У всякой галактики есть угол наклона всех ее элементарных частиц, наш «Омнибус» умеет поймать этот угол и лететь по полярной плоскости галактики гораздо быстрее скорости света, а чтобы медлительный свет не тормозил его движение, «Омнибус» становится невидимым, для чего свои заборники света и радиации закрывает, как цветы на ночлег. Тормозить в этом скатывании легче простого, достаточно чуть изменить угол движения, и пространство тебя мягко тормозит, как вода.
Снаружи наш «Омнибус» сущий призрак, а внутри — захламленная многокомнатная квартира с «зимним» садиком, таким же огородиком и яслями для скота.
Когда бабушки и дедушки поняли, что заблудились, они пришли в ужас. С годами этот ужас не прошел, но как-то вошел в обиход и был передан нам как одна из черт характера. Ужас хорош тем, что он родной брат восторга. Не познав ужаса, не познаешь высокого восторга. Правда, мы слишком уж восторженные, и дедушка Гоши говорил нам, что с нашим восторгом на Земле над нами смеяться бы стали.
Сегодня я поссорился с женой. Она сказала, что уйдет от меня. Но, помилуйте, куда? Куда ей, бедняжке, идти? Вот мой папа решил уйти за красками, и что? Впрочем, может он и нашел краски. Другое дело, что в «Омнибус» он с ними не вернется. Даже если б мог. Я подозреваю, что «Омнибус» наш не такой уж райский уголок. Знаете, какая эта мука, когда вокруг тебя отверсты сверкающие бездны, когда яркие созвездия вращаются, словно в Пальцах Бога, но ты можешь только жадно припадать к иллюминатору? И мечтать, мечтать. О чем? Человеческий организм не совместим с космосом.
— Куда ты пойдешь, некуда тебе идти. Я может быть и сам был бы рад, если бы ты ушла. Но это невозможно, — поэтому сказал я жене.
—Ничего, я еще молодая красивая женщина, — отвечает она, — могу устроить свою жизнь.
—Ну, иди, устраивай, — соглашаюсь я.
—Хочешь от меня избавиться и найти себе помоложе? — уличает она.
—Кого? Где? — вздыхаю я.
—Ничего, я найду тебе бабу. Отдохну хотя бы от тебя.
—Ну, иди, ищи. Ты хотя бы можешь уйти к Паше, он один у нас свободный человек. Но женщин у нас, к несчастью, три на четверых.
—Ничего! Я видела, как ты целовался с Соней! — дальше уличает жена.
—У Сони есть Артем. А целовался я по-дружески, в щеку.
—Я видела, как вы сосались возле иллюминатора, я как раз вышла в этот момент в космос и видела вас снаружи, не надо мне врать!
—Это было четыре года назад. А ты спала в каюте у Паши. Что вы там делали?
—Не знаю, что он там делал, я ничего не делала. Я именно спала, просто не хотела спать с тобой в одной комнате, чтобы ты мог спокойно устроиться там с Соней. А что Паша делал, не знаю. Он смотрел на меня всю ночь… Как тебе не стыдно, я верная жена, никогда тебе не изменяла!
—С кем? С кем тебе мне изменять?..
—Ничего, я найду себе настоящего человека!
Жена надевает скафандр, выходит в открытый космос, плавает там обиженно вокруг «Омнибуса». Раньше и я за ней вылетал. Кричал на нее, как будто она могла меня слышать, радиосвязь она отключала. Обнимал ее через скафандры, возвращал. А потом перестал бегать за ней вокруг «Омнибуса». Какой смысл? Все равно ей некуда деваться.
Но сегодня я опять вышел за ней. Не для того, чтобы ее вернуть, и не из страха, что метеоритом ее шарахнет. Мне захотелось побыть с ней наедине. У нас отдельная каюта, всё так. Но не дает она того уединения, какого мне вдруг захотелось.
Я залез в скафандр, вышел в космос. Что-то важное должно сейчас произойти, понял я. Раньше я толком не знал, что такое интуиция, потому что — что нам предчувствовать? Я даже не волновался, когда папа последний раз выходил в космос. А тут какая-то уверенность непонятно в чем.
Выхожу.
И — странное дело. Жена моя, как обычно, надменно плавает вокруг «Омнибуса». Но внизу, именно — внизу, — огромный голубой шар.
Я много видел планет, но эта была облачена в любовь, исполнена любовью. Это было так зримо. Я читал в наших книгах о любви. Многие там, в книгах, сомневались в ее существовании, особенно этот, как его, Лев Толстой. Хотя, казалось бы, ему ли в ней сомневаться? Но тут любовь была зрима, осязаема, если бы можно было бы дотянутся.
«Омнибус» пошел по орбите этой планеты.
Жена опять отключила связь. Я размахивал руками, указывал ей на планету, но она надменно смотрела на звезды.
«Омнибус» пошел по орбите этой Любви. По-другому я эту планету назвать не могу. «А вдруг это и есть наша планета?» — подумалось мне. Гневно я поплыл к жене, чтобы она хотя бы увидела то, что под нами. Жена спешила от меня. Мне хотелось убить ее от досады и негодования. Наконец, я все-таки схватил ее за ногу и потащил к себе, она сопротивлялась. Я притянул ее к себе и насильно повернул стеклом скафандра к неизвестной планете. Жена посмотрела на нее утомленно, со скукой. Но когда осмыслила то, что увидела, заплакала. Она плакала, как ребенок. Я же знаю ее с детства, я помню, как она тогда плакала, растягивала верхнюю губку. И уже она схватилась за мой скафандр, опять как ребенок. Она включила радиосвязь: «Пошли в «Омнибус», я боюсь. Я боюсь высоты, я боюсь упасть!». Что она говорила? Мы ведь не знали, что такое высота, мы не знали, что такое — упасть. «Это она, — сказал я, — это она, наша планета, я точно знаю» — «А вдруг ты прав, вдруг ты опять прав? — задумалась она, — надо быстрее возвращаться».
Мы спешно поплыли к входному люку. Я машинально глянул на часы и моментально весь взмок в своем скафандре. Жена проследила мой взгляд, и уже не заплакала, ее глаза наполнились черным космическим ужасом.
Никто не знал, что мы за бортом. Мы не зафиксировали в бортовом журнале наш выход. А через две минуты «Омнибус» должен был переходить в измерение другой случайной галактики.
У пульта управления был сегодня Паша. Паша был разгильдяй, любой другой проверил бы присутствие всего личного состава, но Паша вполне мог и не проверить, нажать с зевком на кнопку, и всё.
Войти в «Омнибус» мы уже не успевали. Мы потянулись друг к другу, я хотел прижать тело жены к своему, хотелось сейчас же избавиться от скафандров, ведь все равно гибель. Свою жену я ненавижу, но всегда мечтал умереть в ее объятиях. И вот — секунда спектропортации…
«Омнибус» почему-то не исчез.
Мы забрались в него, вылезли из скафандров, пошли в кабину управления. Там сидел Паша и смотрел через иллюминатор на ласково сияющую планету.
—Это она! — сказал я.
—Может быть, — почти безучастно ответил Паша.
—Мы нашли ее. Ты что, идиот? Даже это оставляет тебя равнодушным?
—Да!.. — просто ответил Паша и зевнул. — Мы все равно не сможем на ней выйти. «Омнибус» не сдюжит. Тут слишком сильная гравитация, наш старичок не выдержит ее. И потом, сопротивление атмосферы…
—Но мы-то выдержим, мы ведь делаем специальную зарядку, крутимся в центрифугах.
—Не факт… Кто его знает, как оно на практике. Короче, мы можем и не сесть. «Омнибус» прогорит в атмосфере, и хана, там же водичка, а он от водички отвык. Если же мы вдруг сядем, «Омнибус» уж точно больше не взлетит. А что на этой планете, еще не известно, какая там эра? Людей там, скорее всего, по теории вероятности, еще нет, вряд ли мы попали тютелька в тютельку в Четвертичный период. Может быть, там динозаврики разгуливают.
—Нет, там есть люди, я чувствую, слышу, вижу!
—Чувствуешь? Ну-ну. Я вообще не понимаю, на кой нам это надо. Наша родина — Космос, а Земля нам по-любому уже чужая. Предлагаю валить отсюда. Сам подумай, ты больше не увидишь новых галактик, созвездий. А жена у тебя и так симпатичная, зачем тебе другая?
—Ты о чем?
—Знаю я, зачем тебе на Землю…
—Это тебе для этого надо на Землю.
—Нет, мне не надо, моя невеста — Вселенная, и приданое ее бесконечно. Вы со своими женами в своих семейных дрязгах так и не оторвались от Земли, хоть и не были на ней никогда. А я — человек свободный. В каждой галактике мне быстро становится скучно, и я лечу в другую.
Паша положил палец на клавишу ввода программы спектропортации.
—Ты не сможешь этого сделать! — ринулся я к нему.
—Почему? Смогу.
—Мы должны собрать совет.
—А чего собирать? И так все понятно, что вы решите. Восторг заменяет вам воображение.
—Ты разочаровался в жизни. Ты хочешь отомстить всем нам, ты хочешь стать властителем нашей судьбы, ты хочешь, чтобы мы в негодовании выкинули тебя в открытый космос. Чтобы произошла казнь.
—Так, во всяком случае, будет забавнее.
—Ты — самоубийца. Моя жена, когда увидела Землю, поняла, что боится высоты. А ты понял, что хочешь умереть, что ты самоубийца, понял, что ты ищешь самоуничтожения. Но ты не понял, что желание умереть, это и есть желание жить земной жизнью.
—А ты что понял?
—Какая разница? Главное, что я ее нашел. Я понял, что это — она, я узнал ее. Разве этого мало?
—Когда ты ее заметил?
—Полчаса назад.
—Ага, а я уже два часа ее разглядываю.
—Значит, это ты ее нашел! Разве тебе этого мало? Не лишай нас ее!
—Ладно, как хочешь. Ради нашей прошлой дружбы.
—Почему — прошлой?
—Да так, не бери в голову… Но мы все равно все погибнем, рано или поздно. Не от гравитации, так от каких-нибудь болезней. На Землю можно выйти только из утробы матери, и никак иначе.
—А вдруг случится чудо? Ведь на Земле постоянно случаются чудеса.
—Разве что чудо, — иронично возвел глаза Паша.
—Так поверь в него, и оно свершится! Слушай, давай не будем собирать совет, давай сделаем всем сюрприз. Все равно они защищены перед спектропортацией. Они проснутся на Земле, как будто вся наша прошлая жизнь была сном.
—Ты хочешь убить их во сне, очень гуманно, тут я с тобой солидарен. Ты не такой дурак, как я думал. Хотя мне кажется, ты просто боишься, что совет все-таки не решится на посадку. А осознал ты, когда увидел Землю, что ты — трус, если тебе это, конечно, интересно.
—Не знаю, может быть я и страшусь отрицательного решения совета. Хотя правильней сказать: я точно знаю, что — или сейчас или никогда. «Омнибус» того гляди сорвется с земной орбиты, включатся защитные системы, он нестабилен, посмотри на датчики, он сейчас спектропортируется автоматически. Жми на посадку!
Паша нажал с мечтательной улыбкой.
—Ты рада? — спросил я жену.
Она слушала наш разговор молча. А быть может, и не слушала, она пристально смотрела на сияющую голубую зыбь за иллюминатором.
—Конечно, рада, — ответила она, — мне надоело сидеть на одном месте и смотреть на твою рожу.
«Омнибус» катастрофически задрожал. Мы погружались в любовь.
—————————————