Предисловие к сборнику М.Ю. Лермонтова в серии «Стихи о любви» (2009).
В.В. Розанов в своей статье о Лермонтове высказывал ту мысль, что Лермонтов (и Гоголь), описывая вполне реальное, Днепр или Петрбург, описывает все же что-то небывалое. Но — достоверное. «Мало ли что есть на свете, мало ли чего нет в мире: Гоголь (и Лермонтов. — Е.М.) всё видит, всё знает, и если его горы не похожи ни на какие земные, то, может быть, они похожи на горы Луны или Марса. Где-то что-то подобное есть, и Гоголь мне показывает, и я плачу и благодарю, что он раздвинул мое знание, показал воочию мои предчувствия»!.
В этой черте Розанов отождествляет Гоголя и Лермонтова настолько, что пиша о Лермонтове, пишет о Гоголе. Но… сам Гоголь на безвременную смерть Лермонтова ответил горьким, и даже скорее суровым, упреком: как Лермонтов посмел не поберечь свой талант!.. Гоголь берег это свое, другое, небо и свою, другую, землю. В юности уже он сделал осознанный выбор — искусство, аскеза; отсюда — его смех и его церковность (отважимся назвать его смех церковным). А женщин Гоголь боялся, как огня, не фигурально, а буквально, он опасался вспыхнуть и сгореть от любви, и сам об этом говорил.
Лермонтов вот не боялся, точнее, он не мог по-другому. Он любил эту землю, не восторженно, а — нежно.
Человек качественно разнится с земной природой. Не станем углубляться в дебри происхождения человека как вида, но — можно при внимательном взгляде на человека допустить его неземное, инопланетное, если угодно, происхождение. Эстетика человеческого тела — иная. Отсюда противоречивое отношение человека к себе — от омерзения до обожествления, от свифтовских иеху до — до человек есть мера всех вещей. В соединении с земной природой в своей земной истории человек выполняет какую-то великую божественную задачу, оттого он разрушает природу прогрессом и созидает ее бескорыстным творчеством. Но человек в стотысячном колене — от земли, от пахучего ее грунта. Поэтому, чем явственнее он слышит горний, изначально родной, призыв, тем страстнее он прижимается к земле. Небо и земля рвут его душу на части. Отсюда так называемый «демонизм» Лермонтова: его демон и не с небом и не с землей, потому что невыносимо быть и с небом и с землей.
Что является выходом здесь? Любовь. Любовь к женщине, потому что женщина — это и земля и небо, это бесценное сокровище. Она — такая же, но она и — другая, она лучезарный выход из собственного лабиринта. И демон, поэт, Лермонтов… кидается к ней, чтобы обрести то счастье, ради которого жив человек.
Нет, перестань, не возражай…
Что без нее земля и рай?
Пустые звонкие слова,
Блестящий храм без божества!
Увы! отдай ты мне назад
Ее улыбку, милый взгляд,
Отдай мне свежие уста,
И голос сладкий, как мечта…
Один лишь слабый звук отдай…
O! старец! что такое рай?..
Но она не верит ему, она — боится его, она смеется над ним.
Кто-то подумает, что Лермонтов как гений требовал от отношений с женщиной чего-то невозможного, невообразимого. Но нет, это не так. Он просто ждал от нее смелости, смелости явить миру то чудо, которое он видел в ней, которое в ней действительно — было! (Пожалуй, это слишком просто — он мечтал, чтобы она была сама собой.) Но это чудо видел только он; и — ему не верили; то ли из-за его странной «пророческой тоски», то ли потому что не верили себе, не верили в себя за суетным искусом и житейским расчетом. То есть Лермонтов верил в то божество, которое само не верило в себя, трусило, посмеивалось над своим единственным истинным поклонником.
И вот она уже — мраморный истукан, а он — волна у нее ног, вот она уже «глупая красавица», приближение к которой — смерть.
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала — я тебя не знал!
И, быть может, уже не она, а, действительно, смерть является панацеей: когда земля берет от человека свое, а небо свое?
Но и оттуда Лермонтов согласен любить и ревность, требовать верности.
Без страха в час последней муки
Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки —
Разлуки нет.
Я видел прелесть бестелесных
И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
Не узнавал.
Что мне сиянье Божьей власти
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой.
Ласкаю я мечту родную
Везде одну;
Желаю, плачу и ревную
Как в старину.