Рецензия на роман Емельяна Маркова «Маска»
В рассказе Емельяна Маркова «Проговорился» особенно зацепили меня вот эти слова:
«Если жил хоть мгновение и в это мгновение испытал и любовь, и счастье, и истинную веру в Бога, и боль всепрощения, и вдохновение, то потом можно целую последующую жизнь черпать из этого мгновения и верить, что оно залог будущего счастья…»
Сразу почувствовал, что взгляд автора глубок, проницателен и бесстрашен. Потому что мало увидеть — нужно бесстрашие, чтобы говорить об увиденном и понятом. Автор пишет о «мгновениях — залогах будущего счастья», но за этим угадывается знание тех мгновений, которые — напротив — ломают человека, растаптывают. Появилась уверенность, что именно об этом прочитаю в других произведениях. И ожидание оправдалось с избытком.
«Маска» — это не просто роман о человеке, судьба которого не сложилась. Мне представляется, что это роман, в котором создан образ героя эпохи, героя нашего времени. Такие герои появляются примерно через двадцать — двадцать пять лет после больших переломов. Они растерянные, они не знают, куда идти, а главное, их воля подавлена. Перед их глазами — обманутое поколение, их отцы, матери, — люди, в молодости поверившие, что наступила лучшая жизнь, в которой всем будет счастье, но вот уже лучшие годы жизни позади, а счастья нет и в ближайшей перспективе не предвидится.
Таких героев мы видим в искусстве конца 60-х годов — через 20-25 лет после войны. Два самых ярких образа тех лет — это Веничка (в жанре высокого искусства) и Шурик (в жанре комедии). Что интересно, так это то, что эти образы интернациональны, они характерны для времени, географических, политических и идеологических границ нет. В это же время начинает писать Чарльз Буковски. В это же время Клиффорд Саймак создает роман «Заповедник гоблинов», в котором по сути повторяется «Замок» Франца Кафки. В это же время Милош Форман снимает фильмы «Черный Петр» и «Бал пожарных».
И вот теперь, через четверть века после известных событий 91 года, появился Филипп Кленов, разрывающийся между лицедейством и церковным служением, в конце концов терпящий крах и на том, и на другом поприще, по причине того, что все у него как-то несерьезно, то есть намерения и душевные порывы вроде бы более, чем ответственные, да только воли не хватает, в конце концов, заканчивает он самоубийством, а и то несостоявшимся, поскольку и оно совершается понарошку.
В самом начале романа он пускается на отчаянный благородный поступок — он вроде бы вытаскивает девушку из «ямы», но в действительности вверяет себя, свою судьбу ей. Характером Нонна сильнее, и его неумолимо влечет к ней именно как к женщине сильной, которая и без него перешагнула бы «яму», не замаравшись, зато его она ловко прибирает к рукам, отныне он за ее юбкой, под каблуком у нее.
Говорят, что за каждым успешным мужчиной стоит женщина. Однако же Нонна из тех женщин, при которых мужчины если и преуспевают, то не благодаря, а вопреки их заботе.
Она, с одной стороны, попрекает его за то, что он никак не может наладить быт, начать нормально зарабатывать, с другой стороны, снисходительностью, насмешкой изначально обрубает крылья, едва только он готовится их расправить. А заодно постоянно донимает его ревностью к бывшей его невесте.
А он словно пребывает в постоянном поиске, ищет такую женщину, которая его раздавит, раздавит так, чтобы уж окончательно сдаться и смириться с поражением. И когда появляется такая женщина, и даже не раздавливает, а попросту размазывает его,.. — о, это потрясающая сцена! Тут я просто процитирую заключительные слова этой сцены: «Алла Васильевна удалилась. Филипп стоял на сцене в дамском платье и так вдохновенно смотрел ей вслед, что могло показаться, что он смотрит ей вслед с великой любовью».
Женские образы в романе — это, конечно же, отдельная большая тема. Наверное, у них есть прообразы. Но самое главное, это то, что и как они олицетворяют. Само собой страну, время. Но как! Это территория окраин, где мужики пьют и тиранят своих жен, это Москва таксистов, которые приторговывают девочками, это и Москва театральная, но здесь не столько театральный блеск, сколько закулисная подноготная. И это время, но время не великих свершений, а какого-то безвременья, время просиживания в ночных цветочных магазинах, нервного курения на балконах, бесцельного брожения взад-вперед за бесплодными разговорами.
И смотрим на все это мы «с великой любовью», хотя и знаем, что любовь эта погубит. Выхода нет, разве что самоубийство — так и то понарошку.
И когда Филипп рассуждает о том, что клоун должен превратиться в рыцаря, а потом в конечном итоге прыгает за борт, вспоминаются строки Александра Блока:
Вдруг паяц перегнулся за рампу
И кричит: «Помогите!
Истекаю я клюквенным соком!
Забинтован тряпицей!
На голове моей — картонный шлем!
А в руке — деревянный меч!
Что еще меня поражает, так это мощь автора. Образ Филиппа Кленов — образ яркий и глубокий, но он никак не соответствует образу его создателя, богатырского и по духу, и по облику. Вот так разглядеть маленького человека, так рассказать о нем, — это могучий дар и тяжелый труд.