Рубиновый век

Рубиновым веком Емельян Марков называет неформальное искусство 60-70-х годов XX века.

К нему он относит своих любимых авторов и учителей Венедикта Ерофеева и Леонида Губанова. Но также — И. Бродского, С. Довлатова, А. Зверева, М. Мамардашвили, Л. Гумилева, Евг. Попова, А. Шнитке, В. Высоцкого, О. Даля и некоторых других. Рубиновый век проницал эпоху. Вроде он был повсеместен, но касался не всех. Вроде он чувствовал темечком свечение кремлевских рубиновых звезд, но одновременно совершенно чурался официоза и расцветал на отшибе. При том, что отшиб обретался везде, как пятый угол.

Стихийным средоточием Рубинового века для Маркова с ранних лет стал ныне сгоревший двухэтажный дом в Царицыно. Ветвями рощи он был сцеплен с изначально недостроенным Царицынским дворцом (теперь, правда, достроенным). В этом доме останавливались художник Константин Васильев, Венедикт Ерофеев, последний написал здесь свое великолепное эссе «Розанов глазами эксцентрика», напечатанное в самиздатовском журнале «Вече». Журнал «Вече» создавался здесь же под призором хозяйки Светланы Александровны Мельниковой. Участник «Вече» писатель Леонид Бородин в усугублении обстоятельств перед вторым своим тюремным сроком поцеловал малолетнему Емельяну руку и сказал: «Последнее время я стал сентиментален».

Константин Васильев в свои московские приезды больше обитал в квартирке родителей Емельяна Маркова художника Александра Козлова и поэтессы Екатерины Марковой на меже между Черемушками и Зюзино (Севастопольский проспект). Емельян Марков так и полагал, что у всех, даже тигров в телепередаче «В мире животных», есть мама, папа и дядя Костя. Охотник до мистификаций и беспощадных розыгрышей, Васильев сыграл в отношениях родителей Емельяна роковую роль. Что спроецировано в рассказе «Венский балет».

Впоследствии был распущен слух, что художники писали картины совместно. В действительности вместе была написана лишь одна картина, судя по всему. утраченная. Однако художники учились друг у друга. Васильев учился у Козлова выражать мысли цветом, Козлов у Васильева перенимал безбытный комфорт и такую же судорожную вальяжность, то есть саму атмосферу великих полотен. Васильев силен самой этой атмосферой, чутьем к ней.

Возвращаясь к царицынскому дому, можно добавить, что Венедикт здесь в баньке (во флигеле) жил одно время со своей легендарной Ю, которую действительно звали Юлия и у которой действительно была шикарная белокурая коса.

Мать Екатерина была дружна с членами поэтического объединения СМОГ. С Леонидом Губановым, Аркадием Пахомовым и Юрием Кублановским бродила по московским забегаловкам, сидела на кухнях, звучали стихи, вольнодумные мечты. Как потом Екатерина Маркова писала: «Многопартийность, как град Китеж, чаяли…».

Малолетний Емельян чувствовал себя равноправным членом таких компаний, если его отправляли спать, прятался под стол и слушал дерзновенные разговоры.

Теперь он считает себя продолжателем Рубинового века. Интонацию Венедикта Ерофеева называет драгоценной. Эхо поэзии Губанова древнерусским. У Губанова есть сборник поэм «Детство Руси». В этом смысле Губанов сам оставался ребенком. Одновременно Губанов совершенно лишен квасной чувствительности. В этих эстетических ориентирах ощущает себя писатель Емельян Марков.

Царицынская линия прослеживается в нескольких его произведениях: романах «Мирон», «Астра», рассказах «Проговорился», «Знаки», пьесе «Сосновый дождь» и др.

Песня «Третья попытка» (сл., муз. и исп. Емельяна Маркова)